Дата выхода в свет — 27-28 марта 1829 года определяется на основании извещения в “Северной пчеле” в № 39 того же года, от 30 марта. Цена по Объявлению — 10 рублей, с пересылкой на 1 рубль дороже.

ВРЕМЯ написания “Полтавы” — тревожное для Пушкина время. Черновики этой поэмы перемежаются с черновиками его ответов следственной комиссии по делу “Гавриилиады”, тогда еще не законченному. “Смятения душевные” настолько овладели поэтом, что он стал искать забвения в напряженном, вдохновенном труде. По воспоминаниям М. Юзефовича работа над “Полтавой” происходила таким образом:

“Это было в Петербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему даже грезились во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда; он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтобы записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: под зачеркнутыми строками было по несколько рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места. Несмотря, однако ж на такую работу, он кончил “Полтаву” помнится в три недели” .

По сохранившимся черновикам видно, что поэма начата 5 апреля 1828 года и писалась далее отрывками, с большими перерывами. К концу сентября написана большая часть первой песни; 3 октября закончена ее перебелка; к 9 октября перебелена вторая песнь; 16 закончена перебелка третьей песни, написанной между 9 и 16 октября. 27 октября написано “Посвящение”. В ноябре — начале декабря переписана окончательная беловая рукопись.

Таким образом, слова самого Пушкина в его “Опровержениях на критики” о том, что: “Полтаву написал я в несколько дней; долее не мог бы ею заниматься и бросил бы все” , равно как и указания исследователей, что поэма была написана “в рекордно короткий срок — в три недели”,— верны лишь отчасти и касаются скорее “последних взмахов кисти мастера”, чем точного количества дней, в действительности потраченных им на работу.

“Полтава” — это не только результат вдохновения поэта, но и итог тщательного изучения исторических событий.

Ни “Войнаровский” К. Ф. Рылеева, ни тем более “Мазепа” Байрона не похожи на пушкинскую “Полтаву”. Пушкин создал свою поэму, по-своему трактуя образы центральных героев.

Трактовка образа Петра I как национального героя, а Мазепы как “честолюбца, закоренелого в злодеяниях и коварствах”, как предателя своего народа, была у Пушкина значительно более верной, чем у многих историков.

Буржуазные идеологи рисуют и теперь Мазепу героем освобождения Украины от ига России. Но Мазепа не освобождал, а продавал Украину под иго самодержавия другого, иноземного, и народ Украины, разгадавший его коварный замысел, не пошел за Мазепой, а предпочел стать под знамена Петра.

“Полтава” Пушкина, при всей противоречивости отдельных ее деталей,— это гимн торжествующей России, а не восхваление самодержавия.

Чрезвычайно важно, что Пушкин посвятил свою поэму русской женщине, жене сосланного в Сибирь декабриста Марии Раевской-Волконской, последовавшей за мужем в “Сибири хладную пустыню”. Посвящение это, написанное нежнейшими стихами, было тщательно зашифровано Пушкиным и раскрыто лишь в наше время историком П. Е. Щеголевым, убедительно доказавшим неверность всех других предположений и домыслов .

Закончив “Полтаву”, Пушкин сдал ее для печати П. А. Плетневу, попросив предварительно показать рукопись В. А. Жуковскому.

Отпечатанную “Полтаву” Пушкин увидел, находясь в Москве. П. А. Плетнев 29 марта 1829 года писал ему из Петербурга: “Посылаю тебе 10 экземпляров] Полтавы. По твоему распределению я всем экземпляры доставил, даже и Мицкевичу, хотя он еще в Москве”.

Впрочем, книги в это время мало занимали поэта.

Влюбленный в молодую Наталью Николаевну Гончарову, он 1 мая сватается за нее. Мать Наталии Николаевны, рассчитывая найти для нее лучшего мужа, нежели Пушкин, не имевший состояния и находившийся под надзором полиции, отвечает, что дочь ее еще очень молода, что “надо подождать, посмотреть”... Получив такой ответ, Пушкин в ту же ночь, не спросив разрешения у Бенкендорфа, уезжает на Кавказ, где в действовавшей против турок армии служили его друзья-декабристы.

Эту страницу своей биографии позже расскажет сам Пушкин в “Путешествии в Арзрум”. Им будет рассказано о посещении опального Ермолова, о переезде по Военно-грузинской дороге, о пребывании в Тифлисе, о собственной попытке “понюхать порох” в бою, о военных действиях Паскевича и о многом другом.

Гениально просто будет рассказано о встрече с телом убитого в Персии Грибоедова.

“Два вола, впряженные в арбу, подымались на крутую дорогу. Несколько грузин сопровождали гроб. “Откуда вы?” — спросил я их,— “Из Тегерана”.— “Что вы везете?” — “Грибоеда”,

Так же просто поведает Пушкин и о своем пребывании на границе, пересечь которую он страстно и безуспешно мечтал.

“Вот и Арпачай,— сказал мне казак,— Арпачай! наша граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное...... Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России”.

Журналы с отзывами о “Полтаве” догнали Пушкина по дороге на Кавказ и искренне огорчили и удивили поэта. Почти все они бранили “Полтаву”, а Каченовский в “Вестнике Европы” открыто и мелочно глумился над ней. В 1831 году в альманахе “Денница” Пушкин напечатает “Возражение критикам Полтавы”, в черновике которого, более полном, говорится:

“Самая зрелая изо всех моих стихотворных повестей, та, в которой все почти оригинально (а мы из этого только и бьемся, хоть это еще и не главное) — Полтава [которую Ж[уковский], Г[недич], Д[ельвиг], В[яземский] предпочитают всему, что я до сих пор ни написал, Полтава] не имела успеха. Может быть она его и не стоила, но я был избалован приемом, оказанным моим прежним, гораздо слабейшим произведениям”.

Пушкин еще не знал, что именно с “Полтавы” начнется охлаждение к нему не только критики, но и читателей. Оно станет заметно по отношению к седьмой главе “Онегина”, к “Борису Годунову” и, в особенности, к “Истории Пугачевского бунта”.

В феврале-марте 1828 года Е. А. Баратынский, отмечая в письме к Пушкину менее восторженный прием читателями четвертой-пятой глав “Онегина”, так объяснял это: “Я думаю, что у нас в России поэт только в первых, незрелых своих опытах может надеяться на большой успех. За него все молодые люди, находящие в нем почти свои чувства, почти свои мысли, облеченные в блистательные краски. Поэт развивается, пишет с большей обдуманностью, с большим глубокомыслием: он скучен офицерам, а бригадиры с ним не мирятся, потому что стихи его все-таки не проза. Не принимай на свой счет этих размышлений: они общие”.

Пушкин не мог не согласиться с горькой, но правдивой мыслью Е. А. Баратынского, и позже в своих набросках статьи о творчестве самого Баратынского, может быть, и не замечая этого, повторил его мысль почти дословно.

“Понятия 18-летнего поэта еще близки и сродны всякому молодому, молодые читатели понимают его и с восхищением в его произведениях узнают собственные чувства и мысли, выраженные ясно, живо и гармонически. Но лета идут — юный поэт мужает, талант его растет, понятия становятся выше, чувства изменяются. Песни его уже не те. А читатели те же и разве только сделались холоднее сердцем и равнодушнее к поэзии жизни. Поэт отделяется от их, и мало-помалу уединяется совершенно. Он творит для самого себя и если изредка еще обнародывает свои произведения, то встречает холодность, невнимание и находит отголосок своим звукам только в сердцах некоторых поклонников поэзии, как он уединенных, затерянных в свете”.

Талант Пушкина становится все более зрелым, мысли более глубокими, произведения более весомыми. Он шел впереди читателей, и многие из них переставали понимать своего поэта, думая, вероятно, что отстает он, а не они.

Тираж “Полтавы”, напечатанной Плетневым, по всем данным, был обычным — 1 200 экземпляров. Книга расходилась туго, продавалась долго и даже на антикварном рынке не считалась особенной редкостью.